Книги
Философия
Жизнь по Кьеркегору

Кьеркегор

НАРКОТИЧЕСКАЯ ЭТИКА

, смертельный прыжок, избавляющий от отчая­ния, страха и страдания. Страх смерти устра­няется не презрением к смерти, а презрением к жизни, волей к смерти, преклонением перед ней. Таков патологический финал патетиче­ского фидеизма.

За этим следует безудержная мистика бессмертия души и загробного блаженства. Но пощадим читателя, ограничившись лишь приведением нескольких его высказываний, говорящих сами за себя и не нуждающихся в комментариях. «...Вполне ли надежно,— задает он вопрос,— что нас ждет вечное бла­женство?» Ответ на этот вопрос ставит нас перед «пропастью, через которую рассудок не может перейти...». Но это не меняет дела, «ибо я,— признается Кьеркегор,— вовсе не намеревался доказывать, что есть вечное бла­женство...» (6, 16, II, 129—132). Дело в том, что «вопрос о бессмертии по существу своему вовсе не научный вопрос... Объективно во­прос этот вообще не поддается ответу... Бес­смертие — самая страстная потребность, в которой заинтересована субъективность, и в этой заинтересованности как раз и состоит доказательство» (6, 16, I, 164). Чем не убе­дительна такая реклама? Вот где Кьеркегору изменила его прославленная ирония. «...Чи­сто метафизически ни один человек не бес­смертен и нет уверенности в его бессмертии» (6, 11—12, 160). «Эта проблема вовсе не логическая проблема; что общего у логиче­ского мышления с ультрапатетическим (во­просом о вечном блаженстве)?» (6, 16, II, 66). А то, что не может быть доказано, не может быть и опровергнуто, не так ли? Но «я, Иоанн Климакус (псевдоним Кьеркегора в «Философских крохах».— Б. Б.) ...заверяю, что меня ждет высшее блаженство, вечное счастье... И я слышал, что христианство ре­комендует себя как условие для достижения этого блаженства!..»

Такова «абсолютно единственная надеж­да», предлагаемая человеку Кьеркегором, «безнадежная надежда» (см. 6, 11, 69). «...Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» — могли бы вос­кликнуть его последователи.

Каково на этой стадии соотношение эго­центризма, теоцентризма и антропоцентриз­ма? Что является, как спрашивает сам Кьеркегор,   «архимедовой   точкой»   человеческого существования: любовь к себе, к богу или к людям? Ответственность перед кем опре­деляет нравственные оценки и нормы?

Родэ полагает, что «Кьеркегор был инди­видуалистом до крайних выводов...» (89, 158). Тильш   и  Боген  не  считают  его  индивидуа­листом (см. 67, 6, 160; 38, 375). Сам Кьерке­гор делает достаточно заявлений, свидетель­ствующих   о   его   крайнем   индивидуализме. «Если   личность,— пишет   он,— является   аб­солютной, то сама она и есть та архимедова точка,  с которой можно двигать миром»   (6, 2, 287). «Так много говорят о том, что хри­стианство   не   предполагает   ничего   человече­ского,— читаем  мы  в  его  «Дневнике».— Не­что оно все же явно предполагает, а именно самолюбие...»  (7,   122).  «Личность — вот ре­шающая    христианская   категория»    (6,    10, 95),— непрестанно повторяет Кьеркегор.

Однако эгоцентризм и крайний индиви­дуализм «Единичного» Кьеркегора весьма су­щественно отличается от атеистического эго­центризма «Единственного» Штирнера. От­личается настолько, что дает повод многим кьеркегороведам говорить о его теоцентризме, несмотря на то что сам Кьеркегор прене­брежительно говорит о «теоцентрическом девятнадцатом столетии»  (6,  16, II,  101).