Книги
Философия
Жизнь по Кьеркегору

Кьеркегор

РАСПЯТИЕ РАЗУМА

Какому   бы   то   ни   было   доказательству Кьеркегор   противопоставляет   веру   в   бога. Его бытие невозможно доказать, в него надо верить. «...Вера не есть знание, а акт свобо­ды, выражение воли» (6, 10, 80). Задача за­ключается в том, чтобы уверовать, а не убе­диться при помощи логических доводов. Ка­ковым бы ни было понимание вопроса,  там, где нет веры, нет ни бога, ни его бытия. Бог есть только для того, кто преданно, беспреко­словно,   безрассудно   в   него   верит.   Бытие бога устанавливается  не  доказательством,   а покорностью, преклонением. Неверие — не ре­зультат   непонимания,   а   следствие   непокор­ности, мятежности,  непослушания. И борьба против него должна вестись не рациональны­ми   доводами,   а   назиданиями,   усмирением. «...Бытие   бога   утверждают   не   доказатель­ствами,  а  обожанием»   (6,   16,   II,   256).  Не объективность, а субъективность веры в бога, идущая изнутри, — единственный путь к не­му.    Такая    субъективность    не    исключает трансцендентности, а требует, утверждает ее. Божественная    трансцендентность    является «следствием принципа субъективности» (7, 2, 123). Эмоционально-волевое, а не рациональ­ное начало служит для Кьеркегора как пер­воисточником, так и гарантом религиозной веры.

К пренебрежению традиционной теологи­ей Кьеркегора привело глубокое разочарова­ние в ней. Основой этого разочарования была неоспоримая истина о невозможности рацио­нального оправдания религии, о непримири­мом антагонизме между верой и знанием. Ве­ра требовала не доверия к разуму, а его дис­кредитации,   умаления,   принижения.   Прихо­дилось   выбирать   по   излюбленной   формуле Кьеркегора:  либо — либо. И он без колеба­ний устраняет разум как помеху, преграду на пути   к   безраздельной,   фанатической   вере. Необходимость утверждения религии во что бы то ни стало довела его до воинствующего иррационализма.  «Я стремился теперь пока­зать, почему же христианство  и  философия не  допускают  сочетания» — гласит  основной принцип его антифилософии (7, 1, 52). Кьер­кегор   поставил   своей   задачей   «предельную иррационализацию христианства»  (96,  133). Христианство совершенно непричастно к сфе­ре  рационального  познания.  Вера  не  имеет ничего общего со знанием. Вторжение интел­лекта в духовную область неуместно и недо­пустимо. Здесь он бессилен. «В то время как разум,    подобно    отчаявшемуся    пассажиру, тщетно  протягивает  руки  к  берегу,  вера  со всей присущей ей энергией действует в глу­бине   души,   радостно   и   победоносно   душа спасает   вопреки   разуму»   (6,   16,   I,   216). Вторжение разума в дела веры не только бесполезно, но и вредно: ведь вкушение плода с древа познания было первородным грехом, со времен Адама и поныне тяготеющим над всем человечеством. Кьеркегор прямо пишет о «грехе разума» (см. 7, 551).

Стремление к размежеванию с интеллек­туальным подходом ставит Кьеркегора в рез­кую оппозицию к просветительной филосо­фии, к «просветительной или искусственной глупости», как он выражается в своем «Днев­нике» (7, 638). И не только к философии Просвещения, но к просвещению, как тако­вому, ибо, «чем больше образования и зна­ния, тем труднее становиться христианином» (6, 16, II, 88). С горькой иронией сетует он на возрастающую рассудочность: «Если бы составлялись статистические таблицы роста потребления рассудка из поколения в поко­ление, подобно тому как составляются табли­цы потребления алкоголя, то мы пришли бы в изумление, как возросло его потребление в наше время...» (6, 17, 72).

Объективный, естественнонаучный образ мысли, перерастая в научное мировоззрение, губителен для религии. «В том как раз и со­стоит обман, когда твердят, будто естество­знание ведет к богу» (7, 242). Оно лишь мешает пониманию Священного писания. В познании природы бога не найти. «...Вся эта научная лавочка, — как именует есте­ствознание Кьеркегор, —■ является особенно опасной и разлагающей, когда через нее хотят проникнуть на территорию духа», заменив ре­лигию наукой (цит. по: 58, 284). Пусть на­ука знает свое место, не выходит за поло­женные  ей   границы   объективного   познания вещей и не вторгается в чуждую ей духовную сферу. Она претендует на познание всего на свете, а между тем «высшей мерой понима­ния, о которой может быть речь, было бы понимание того, что оно не может быть поня­то» (6, 16, I, 205).