Книги |
Кьеркегор
РАСПЯТИЕ РАЗУМАЗа имманентностью веры кроется, таким образом, трансцендентный генезис истины... Фидеизм не безбрежен, он омывает догматические берега. При всем своем отчуждении от разума фидеистический идеализм — не просто глупость. Он улавливает и абсолютизирует, гиперболизирует психологию религиозной веры, религиозного самочувствия и дает его проникновенное описание, своего рода феноменологию религиозной интенциональности, размежевывая и контрастируя веру и разум, таинство и познание. Но описание, сколь наглядным и выразительным оно ни было бы, отнюдь не есть понимание, объяснение описываемого явления. Понимание психологического процесса, порождающего и закрепляющего религиозное чувство, недоступно Кьеркегору, а его объяснение фальшиво и ложно. Социальные и социально-психологические детерминанты религиозной веры для Кьеркегора — terra incognita. Если «вера» — центральная категория фидеологии Кьеркегора, то «парадокс» — категориальный ключ к его пониманию «веры». «Отличительный признак христианства — это парадокс, абсолютный парадокс» (6, 16, И, 250), и Кьеркегор с большим рвением старается убедить в необходимости парадокса. В конце концов «истина есть парадокс» — высшая истина. «Высшее, к чему может стремиться человеческая мысль, — это выйти за свои собственные пределы, придя к парадоксу» (6, 16, I, 97). Будучи объективной недостоверностью, парадокс вместе с тем объективно является истиной (6, 16, I, 196), ибо «об абсолютном парадоксе можно понять только то, что его нельзя понять» (6, 16, I, 209): если бы парадокс стал понятным, он перестал бы быть парадоксом. И наиболее парадоксальным для мышления является его парадоксальное отношение к парадоксу: оно ничего так не хочет, как осмыслить то, что невозможно мыслить. Немыслимое, парадокс, для мышления — неутолимая страсть, и, как всякая страсть, она есть страдание мысли. «Когда парадокс и рассудок сталкиваются во взаимопонимании своего различия, их взаимообщение счастливо, подобно пониманию в любви, во влечении, которому мы еще не дали названия и дадим его лишь впоследствии» (6, 10, 46). Как всякая страсть, парадокс связан с риском. А риск велик, ибо парадокс как истина есть абсурд. Да, абсурд. Кьеркегор подхватывает вызов, брошенный Тертуллианом разуму. Он не останавливается перед тем, чтобы назвать вещи своими именами: осознанный, призванный, освоенный парадокс — это не что иное, как абсурд. На нем держится вера, и он требует презрения к разуму, «порабощения разума». «Абсурдное как раз и есть предмет веры и единственное, во что можно верить», и «именно благодаря отталкиванию объективного абсурдное является силой, мерилом веры...» (6, 16, I, 202). Чтобы совершить акт веры, говорит Кьеркегор, я должен «закрыть глаза и с полным доверием погрузиться в абсурд» (6, 4, 31). И погрузившись в него, уверовав, я убеждаюсь, что вера моя не абсурд, вовсе нет, она остается абсурдом лишь для того, кто не верит. Вот он, во всей наглядности и неприглядности, «качественный скачок», вот она, «диалектика» Кьеркегора. А если объект веры — абсурд, то для верующего нет ничего проще и естественнее чудес: «Что удивительного (was Wunder) в том, что парадокс — это удивительное (dash Wonder)?» (6, 10, 50); «чудо есть чудо и не может быть понято» (6, 4, 73). Ничего нового по этому «вопросу» Кьеркегор не сказал по сравнению с тем, что было оказано за 1700 лет до него Тертуллианом. «Сын божий был рожден, как всякое дитя; и нет позора в этом, хоть самый факт постыден. Сын божий умер, как и всякий человек; и этот факт вполне правдоподобен, хотя он и абсурд. И он восстал из мертвых; факт этот несомненен лишь потому как раз, что невозможен» (« |