Книги
Философия
Жизнь по Кьеркегору

Кьеркегор

КОПЕНГАГЕНСКАЯ АНОМАЛИЯ

В этой диссертации обна­руживается не только тщательное изучение сократических диалогов Платона, но и знания философии Гегеля, полученные от универси­тетских преподавателей, датских гегельянцев Хейберга и Мартенсена.  Но  в  этой  диссертации заметно сказывается влияние датских антигегельянцев Мёллера и Сибберна, Прав знаток литературного наследства Кьеркегора Нильс Тульструп, утверждая, что уже и в то время Кьеркегор не был гегельянцем (см. 68, 315). Через две недели после разрыва он уез­жает в Берлин слушать лекции Шеллинга. По возвращении домой после четырехмесяч­ного пребывания в Пруссии начинается новый этап в его жизни — творческое затворниче­ство.

В 1838 году умер отец Серена. Еще ранее умерли его мать, все сестры и два брата. Остался в живых лишь один старший брат, будущий епископ. Не случайно критическая статья Кьеркегора о романе X. К. Андерсена озаглавлена «Из бумаг одного пока еще жи­вого». В наследство от отца ему осталась крупная сумма, более 30 тысяч ригсдалеров в ценных бумагах, обеспечившая ему не толь­ко комфортабельное, расточительное суще­ствование до конца жизни, но и позволившая оплачивать издание всех его сочинений. Посе­лившись в просторном доме, обслуживаемый секретарем и слугой, Серен не отказывал се­бе ни в хороших сигарах, ни в изысканных винах. Он жил замкнутой жизнью, в полном одиночестве. «Я живу, — писал он в своем «Дневнике»,— в своей комнате, как в осаде, не желая никого видеть и постоянно опасаясь нашествия противника, т. е. какого-нибудь ви­зита, и не желая выходить» (8, 90). Но каж­додневно он выходил на прогулку по улицам Копенгагена, тощий, очкастый, со своим «вер­ным другом» — зонтом под мышкой, с широ­кополым  цилиндром  на  макушке  и  сигарой в зубах, обмениваясь ироническими реплика­ми со встречными знакомыми.

Вернувшись домой, в свою «осажденную крепость», он принимался за работу. За ис­ключением нескольких месяцев преподавания латинского языка и кратковременных занятий в пасторской семинарии, Кьеркегор никогда нигде не состоял «на службе». Предназначен­ный отцом к пасторской деятельности, он не воспользовался окончанием теологического факультета. И хотя Кьеркегор на разных этапах своей жизни намеревался стать сель­ским священником, он так и не осуществил этого намерения. Не воспользовался он и воз­можностью университетской деятельности, от­крывшейся ему после получения ученой сте­пени.

Но работоспособность его поистине пора­зительна! Его литературная плодовитость не­имоверна. Стоя у пульта, он писал и писал, денно и нощно, при свечах до рассвета. «По­этому я люблю тебя, тишина духовного часа, здесь в моей комнате, где никакой шум и ни­какой человеческий голос не нарушают бес­конечность раздумья и мыслей... Поэтому я люблю тебя, тишь одиночества» (6, 15, 353—354).

В 1843 году вышло в свет крупнейшее произведение Кьеркегора — двухтомная этико-эстетическая работа «Либо — либо» в 838 страниц. За последующие двенадцать лет (до его смерти) щи опубликовано более шести тысяч печатных страниц (пятнадцать уборис­тых томов Собрания сочинений), а его ру­кописное наследство составляет почти десять тысяч страниц (в том числе «Дневник», начатый им с 1838 года и продолженный до конца жизни), заполнивших двадцать печат­ных томов. Это эстетические, этические, ре­лигиозные (88 «Назидательных речей»!), фи­лософские произведения. «Датский Сократ», как любят называть его почитатели, и в этом отношении радикально отличался от своего древнегреческого прообраза, не написавшего, как известно, ни одной страницы. Вся жизнь Кьеркегора — своеобразное опьянение лите­ратурным творчеством. Сам он сравнивал се­бя с Шехерезадой, спасавшей свою жизнь сказками, т. е. творчеством.

Однако покоя не было. «Либо — либо» имела успех (в 1849 году вышло второе изда­ние), и Кьеркегор сделался местной знаме­нитостью, так как ни для кого не было сек­ретом, кто кроется за псевдонимом Виктор Эремита и за другими псевдонимами быстро следовавших одна за другой его новых книг. Но разрыв с Региной Ольсен, в особенности после того как он получил литературное вы­ражение в «Повторении», «Дневнике оболь­стителя», «Виновен? Не виновен?», вызвал негодование обывателей,